Морана С. и много кто еще тут писали о статье в Новой, о суициальных подростках и зомбирующих группах. Я как-то больше высказывалась в комментариях, а тут вот наткнулась на статью, с котрой абсолютно согласна.

Текст статьи ниже полностью, чтоб тут была на память, а оригинал тут.

Что особенно хочу из нее вынести - тезис о том, что дети, и особенно подростки, чувствуют себя постонянно неполноценными. За них как правило решают все родители, учителя и государство, причем даже такие вещи, которые они вполне могли бы решить и сами. Я не думаю, что большинство делает это сознательно, просто по привычке, потому что не хотят признавать что вот вдруг этот человек выходит из-под их контроля. За любые свои права им надо бороться, личную свободу отвоевывать, куски своего личного мира выкраивать, "обносить забором" от посягательство взрослых только потом, когда их самооценка достаточно вырастет, этот забор менять на легкую оградку с калиткой. В принципе, мне кажется это естесственный процесс, но если помнить о нем, то можно как-то пережить его с наименьшими кровопотерями и конфликтами для обеих сторон.


Читать статью полностью
***

В День защиты детей принято отчитываться о достижениях и писать о том, что еще предстоит сделать ради них. Но мне хочется сегодня поговорить о том, о чем сложно и не очень хочется думать. О том, что у стремления защитить детей и позаботиться о них, об их безопасности, здоровье, нравственности, будущем, есть теневая сторона.

Сеанс черной магии с последующим разоблачением

Как еще описать эффект от потрясшей многих российских родителей статьи в «Новой газете» о подростковых суицидах?

Необъяснимые смерти детей из благополучных семей, таинственные киты, уходящие в небо, культ «сетевой святой» Рины, кадры изрезанных рук, телефонные звонки перед смертью, жуть наводящая «Ева Рейх»… Что за черные властелины и гаммельнские крысоловы, не имеющие ни лиц, ни имен, уводят за собой наших детей в «иную реальность», в «постижение истины», «в небо» – а на самом деле в бессмысленную и безвременную смерть?

Автор этого нашумевшего материала — Галина Мурсалиева — выступила в роли доктора Ватсона, который сам был под впечатлением мрачных туманов и жутких легенд Девонширских болот, и читателей мастерски загнал в это состояние. У всех уже коленки тряслись в ожидании жуткой потусторонней твари, прячущейся за клубами тумана. А потом пришел скучный Лестрейд в образе молодых журналистов из Ленты.Ру и все испортил. Они, а за ними и еще многие, в один день без всякой мистики и «многомесячного погружения» докопались до того, до чего, собственно, абсолютно всегда докапываются все, расследующие разного рода «клубы самоубийц». «За занавесом» неизменно оказываются либо мошенники, пилящие на горячей теме свою денежку, либо нарциссы-социопаты, компенсирующие свою жизненную неудачливость и непопулярность властью подобного рода. Некоторые из них уже задержаны, они и не прятались особо, охотно делились с журналистами восторгом, что всех «надули» (другое слово). Другие начали тут же выкручиваться и зачищать следы. Естественно, сами «воландеморты» всегда цепко держатся за жизнь и благополучие, и не считают все сущее, особенно славу и деньги, не стоящей внимания суетой. Потом и Еву Рейх нашли – «черной госпоже» 13 лет, город Омск, реакция: «ачетакова».

Было много споров о самой статье. Восхищались, ругали. Противопоставляли «профессионализм» Ленты «алармизму» Новой. Мне не кажется, что тут есть однозначный ответ.

Статья в Новой – безусловно, что угодно, только не журналистское расследование. Но это, увы, не единственный пример, когда у журналиста этого издания есть яркая позиция, мнение и впечатление, а значит, взвешенная работа с фактами уже не нужна.

С другой стороны, не будь «черной магии» в статье, не было бы двух миллионов просмотров, – не вскинулись бы разом все коллеги по цеху и не сделали бы за день то, что Мурсалиева не смогла/не считала нужным сделать за несколько месяцев. Не задумались бы тысячи родителей подростков о состоянии своих детей, об отношениях с ними. Так что, если исходить из оценки произведенного эффекта, статья несомненно «выстрелила». И зацепила те пласты темы, которые в подчеркнуто здравых «лестрейдовских» материалах совсем не звучат: что с детьми-то происходит? Пусть «за занавесом» – всего лишь закомплексованные недоумки, но дети-то почему ведутся на все это? Почему уходят из жизни, в которой у них все есть, чтобы жить и радоваться – семья, школа, удовольствия, перспективы?

Все не так, как на самом деле

Сначала доразгоним морок. Любой ребенок гораздо больше зависит от ближайшего окружения в реале, чем от тайных сообществ в Интернете. В подавляющем большинстве случаев суицидальным попыткам предшествуют серьезные конфликты с родителями, учителями или сверстниками, депрессивные эпизоды, эмоциональные потрясения, развивающиеся зависимости и пищевые расстройства. Статистика однозначно указывает, что Интернет не только не является фактором, провоцирующим рост подросткового суицида, но скорее дает обратный эффект. Степень охваченности населения Сетью обратным образом коррелирует с количеством суицидов вообще и подростковых в частности. Зато прямо с ним коррелирует уровень нищеты, общей неустроенности, семейного насилия, а также низкое качество образования и отсутствие социальных лифтов. Просто о гибели пятнадцатилетнего наркомана из нищего рабочего пригорода никто не напишет в центральных газетах. Попытку повеситься девочки, замученной домогательствами отчима, окружающие ее взрослые назовут «дурью» и не то что к психологам – даже к врачам не побегут, и ей запретят.

Это не значит, что в подавленном состоянии не могут быть дети из «хороших семей», не страдающие от насилия и имеющие заботливых и любящих родителей. Даже из статьи Мурсалиевой, в которой упорно проводится мысль, что дети – «жертвы китов» изначально были благополучны, видно другое. Только один факт: погибшая девочка так переживала из-за фигуры, что давно уже ела только салаты. Это говорит о том, что у ребенка было как минимум устойчивое пищевое расстройство, один из маркеров повышенного суицидального риска. Понятно, что родным погибшего обычно проще смириться с обстоятельством непреодолимой силы – зомбированием через Сеть, — чем с мыслью о том, что ребенку и прежде было плохо. Но в подавляющем большинстве случаев то, что дети состояли в суицидальных сообществах, было следствием их состояния, а не причиной.

Да, сегодняшние дети ищут все ответы в Интернете. В том числе и ответ на вопрос «что делать, если хочется сдохнуть?». Но сам вопрос у них появляются в реале. Манипуляции с цифрами вроде «130 детей из покончивших с собой состояли в группах про китов» – не более чем манипуляции. А еще 200 из них ходили с родителями в церковь, 350 смотрели телевизор и уж точно все 400 ходили в школу. Что ж теперь школу запретить?

Это никак не снимает ответственности с тех, кто мог в подобных сообществах подталкивать подростков к переходу от суицидальных мыслей (которые почти возрастная норма) к суицидальным намерениям и попыткам. В сообществах на это работают и нормализация и поэтизация самой идеи, с использованием музыки и визуальных образов, и конкретные ноу-хау, и групповое давление «а давайте все вместе», «кто не струсит». Модераторы-социопаты тоже могут быть весьма искусными манипуляторами. Это серьезно, и привлечение к ответственности тех, кто «шутил» и «флешмобил» подобным образом, очень важно, как и распространение информации о цене подобных методов самопиара.

Но не надо себя обманывать, что все сводится к «зомбированию в Интернете». Это тот случай, когда мистический ужас мешает видеть положение дел. А оно таково, что факторов, повышающих риск суицидального поведения подростков, полно и без всяких китов и бабочек. Статью пообсуждают и забудут, а факторы останутся.

Не будь таким = не будь

Подростковый возраст дается человеку, чтобы сформировать идентичность, ответить себе на вопросы «кто я? какой я? чем отличаюсь от других?». При этом самооценка и Я-концепция еще ломки и хрупки, отвержение и критика переживаются крайне болезненно. Поэтому одним из серьезных факторов риска становится любого типа хейтерство – ненависть и травля тех, кто… неважно что. Что-нибудь.

Один из самых мощных хейтерских трендов последних лет в России стала гомофобия. Она была намеренно раскручена и даже закреплена в законе, запрещающем называть гомосексуальную ориентацию вариантом нормы. В результате уязвимы оказались не только дети с гомосексуальной ориентацией или с неустоявшейся ориентацией, но и буквально все подростки – ведь про каждого можно сказать, что он «гомик» и начать травить. Сама эта возможность висит в воздухе. Подобные случаи мне рассказывали даже родители детей, еще не закончивших начальную школу. Причем сами они обычно в первую очередь пугаются, что это правда, а уже во вторую – что ребенка травят. Еще 10 лет назад такого не было.

При этом тема стала табуирована, все способы профилактики гомофобной травли перекрыты, про это больше нельзя издавать книги для подростков, проводить беседы, проект «Дети 404» методично уничтожается. Закон полностью парализовал любые способы работать с гомофобией среди подростков и почти любые способы поддержать и защитить того, кто стал жертвой травли. Его разрешено только пожалеть, как больного, и посоветовать ему не афишировать свою ущербность. Скольким детям этот закон стоил жизни, мы никогда не узнаем – ведь они «не афишировали». Один из его авторов, Елена Мизулина, жаждет изменить теперь и другой закон, чтобы можно было привлечь к ответственности 13-летнюю Еву Рейх. Задумывается ли она о собственной возможной ответственности за подростковые суициды?

Другой яркий пример хейтерства, перед которым особенно уязвимы девочки – статьи, сайты и блоги, продвигающие фетиш худого и спортивного тела. Образ тела играет очень важную роль в общем чувстве удовлетворения жизнью. Подростки с их быстро меняющимся телом и так склонны к дисморфофобии (неприятию своей внешности), а тут еще им из каждого утюга внушают, что «с толстой попой жить нельзя». Подозреваю, что хамоватые похудательные гуру отправили на тот свет намного больше подростков, чем суицидальные сообщества. Анорексия убивает вернее, чем вскрытые вены, а булимия подталкивает к суицидальным попыткам. От мыслей «хочу, чтобы меня было меньше», «я отвратительно выгляжу, на меня противно смотреть, я такой никому не нужен» очень легко перейти к «хочу, чтобы меня не было».

Проблема еще в том, что если от призывов лечь на рельсы родители приходят в ужас, то идея сесть на диету и заняться спортом им кажется вполне здравой. То, что за этим часто стоит неприятие себя – первый шаг к суициду – они не замечают. Или того хуже – начитавшись мадам-траумелей, с тем же хамством и категоричностью начинают транслировать дочерям ненависть и презрение к их телу. «Ну и что ты так вырядилась, с твоей-то жирной задницей? Положи на место печенье, скоро в дверь не пролезешь. Нельзя так распускаться, пора следить за собой!» – увы, я точно знаю, что такое день за днем слышат от собственных родителей девочки из самых разных слоев общества. Их родители уверены, что любят и заботятся, что хотят как лучше, что «она же сама потом будет расстраиваться; лучше пусть услышит от меня, чем от молодого человека; это мой долг ее предупредить». Хотя вообще-то долг родителей – донести до дочери, что услышав от молодого человека хоть раз требование изменить внешность и унизительную критику, нужно разворачиваться и уходить. Потому что это первые признаки насилия, и скоро можно обнаружить себя с упругой задницей и битой мордой.

Можно привести еще множество примеров, когда семья и социум посылают подросткам мощное жестокое послание: не будь таким, какой ты есть. Если ребенок чувствителен, если поддержки у него мало, он слышит в этом: не будь. Лучше бы тебя – такого – не было. Может кто-нибудь объяснить, почему нас до трясущихся рук пугают «киты в небе», а все это кажется нормальным и даже «полезным»?

Тлен и безысходность

Подросткам предстоит проститься с детством и выйти во взрослую жизнь. А в ней куда-то стремиться, чего-то добиваться, реализовывать безумные идеи, покорять вершины. В теории. На практике огромное число детей выходят в жизнь, понимая, что их не ждет ничего хорошего и интересного. Что они слышат от своих взрослых об этой жизни? Работа достала, начальник идиот, все задолбало, денег нет, бьешься как рыба об лед и все без толку. Наша взрослая жизнь предстает перед ними бессмысленной тоскливой чередой дней, посвященных всякой дурацкой суете. Эта жизнь требует от людей вовсе не борьбы и поиска, а конформизма, прогиба, отказа от самости, от самореализации ради того, чтобы год скоротать и ипотеку выплатить. И вот ради этого им нужно взрослеть, очень много учиться и стараться, чтобы впрячься в эту лямку и почитать за счастье протянуть ее лет 60? Правда, что ли?

Мы сами не замечаем, как наша привычка всегда ныть и жаловаться, никогда ничего не пытаясь изменить, готовность отказываться от своих смыслов и ценностей формирует у детей образ большого мира как филиала ада, бессмысленного и бесконечного. И что тогда есть смерть, если не побег из этого ада? И что может быть плохого в побеге из ада?

Живущему в таком настрое подростку очень сложно что-то противопоставить доморощенной суицидальной философии. «Держаться за жизнь глупо, ведь это сплошная серость и скука, посредственный мир для посредственностей» – ну да, все так и есть. Сама мама сказала. Она тоже уже давно не живет.

В матрице

Есть старый анекдот:

Семья пришла в ресторан, официантка обращается к ребенку:

– Что для вас, молодой человек?

– Гамбургер и мороженое, – отвечает мальчик

Тут вмешивается мама:

– Ему салат и куриную котлетку, пожалуйста.

Официантка, продолжая смотреть на мальчика:

– Мороженое с шоколадом или с карамелью?

– Мама, мама! – кричит ребенок, – Тетя думает, что я настоящий!
Мы очень любим наших детей. Мы хотим для них всего самого лучшего. Мы волнуемся о них. Мы хотим быть уверены, что с ними не случится ничего плохого. Мы заботимся о них. И делаем это так хорошо, что они уже не уверены, что существуют.

С начала нынешнего века произошло многократное усиление контроля за детьми. Мы отслеживаем их мобильники. Они выходят из школы строго по пропускам. С ними больше не может пойти в поход учитель – согласование и оформление бумаг займет вечность. Они больше не могут сами гулять во дворе, почти полностью лишены свободной игры – только перемещаются от кружка до секции в сопровождении бабушки или няни. Любое происшествие, связанное с детьми, вызывает массовую истерику и поиски виноватых. Немедленно начинается сбор подписей, требующих наказать, запретить, исключить повторение. Немедленно вылезают депутаты и прочие начальники с идеями «создать систему контроля» и «ужесточить ответственность». Количество проверок любых детских учреждений растет с каждым годом, количество запретов и предписаний тоже.

Дай нам волю, мы бы завернули их в вату и продержали до 20 лет, или – еще лучше – засунули бы в капсулы, как в фильме «Матрица», и чтобы к ним по трубкам шли питательные вещества и знания.

Подросткам это все особенно тягостно. В коллективном бессознательном заложено ожидание инициации: испытаний для проверки на право быть взрослым, путешествия в иной мир, диалога со смертью. Ребенок всегда может спрятаться от своих страхов в объятиях родителя, подросток жаждет узнать, чего стоит он сам. Но родители волнуются, педагоги не хотят отвечать, и в качестве инициации мы готовы предоставить им только ЕГЭ.

Тема смерти табуирована. Как думаете, многие ли школьные психологи и учителя решились поговорить с детьми о суицидах, прочитав статью в Новой? Я сомневаюсь, потому что если разговаривать всерьез, а не просто нотацию прочесть, нужно начинать со слов вроде: «Думаю, многие из вас иногда испытывают желание умереть или сделать что-то очень опасное, и это нормально». Кто на это решится?

Подросткам не с кем об этом разговаривать, мы пугаемся, пьем корвалол и напоминаем, что уроки не сделаны. Они идут в зацеперы и стритрейсеры, душат друг друга шарфиками и режут руки. Не имея свободного детства, они дорываются до свободы в тот момент, когда мы физически теряем возможность их контролировать, и оказываются не готовы к этим возможностям, часто не способны оценить риски и предвидеть опасности. После каждого «эксцесса» мы ищем, что бы еще запретить и ограничить. Сейчас начали отбирать гаджеты и читать профили. Чем больше мы обрываем телефоны своими тревожными звонками, тем больше им хочется выключить звук вовсе. Чем больше мы упрекаем и проверяем, тем меньше между нами доверия, тем сильнее их желание вырваться из-под колпака. Вплоть до крайних форм бегства от этого всего – в смерть.

Мы не слышим, не видим их, считаем их желания и чувства «блажью», не верим, что они настоящие. Их не спрашивают, за них все решено, все ходы расписаны, мы ждем, что они будут соответствовать. В итоге они чувствуют, что мертвая девочка Рина, которая оторвалась от контроля и ушла жить в Сеть, существует в гораздо большей степени, чем живые они. Она есть, а их нет.

Я попросила пятнадцатилетнюю дочь и ее подруг написать, что они думают обо всем этом. У них хорошие семьи и хорошая школа. У них нет депрессий и зависимостей. Вот их текст, почти без изменений:

Перед подростком стоит миллион задач, миллион вопросов, на которые он должен для себя ответить, и единственный способ это сделать – получить жизненный опыт. А жизненный опыт нельзя получить, не имея свободы. Нельзя понять, кто ты, сидя дома за компьютером или за партой на уроке, а ведь многие родители не оставляют подросткам другой альтернативы.

В мелочном стерильном мире взрослых не может быть ни борьбы, ни свободы – за что бы ты ни боролся, все взрослые тебе в один голос скажут «не майся дурью», «зачем тебе это?», «не возникай, и без тебя проблем полно», «нечего тут рисковать зря, делом займись». От тебя требуется только нормально учиться и вовремя приходить домой, лишь бы не расстроить любимую мамочку.

Да, блин, у нас все шансы попасть в опасную ситуацию – на улице попадаются бешеные собаки, наркобарыги, маньяки, пьяные водители и прочее, так было всегда, и лучше не стало, но зато (спасибо вам большое!) у нас нет возможности попасть в ситуацию, где что-то зависело бы от нас. Нам не приходится делать выбор, мы не рискуем, не ищем, не живём. Мы учимся, убираем комнату и, если повезёт, иногда получаем возможность выйти из дома под предлогом посиделок с подружкой в известной родителям кафешке, чтобы отзваниваться о каждом шаге и возвращаться в строго определённое время.

Больше всех это касается нас, девочек, ведь это наша свобода обычно состоит в том, что мы можем выбрать, делать сначала английский или химию. Это дерьмово, но мы сумели найти лазейку для своей жизни. У нас есть Сеть – всё-таки что-то вроде свободного общения, какая-то надежда, что где-то в отдалённом уголке Сети найдётся вдруг что-то реально интересное. В реальной жизни от нас не хотят, чтобы мы кем-то были – идеальный ребёнок не думает, не сомневается, не совершает ошибок – а в Сети мы можем решить, кем будем. Это не то, что понять, кто ты, решая самые важные вопросы в жизни, отстаивая себя и свои убеждения, находя и теряя новых людей, вступая в конфликт и учась из него выходить, но это, в принципе, сходит. Нормально. Так сделали бы все, если бы реальная жизнь была под запретом. И, блин, даже если бы действительно существовали всякие секты с чокнутыми маньяками, которые раздавали бы номера и квесты и пичкали нас всяческой таинственностью, то эти девочки, которым не дают ни глотка свободы и которые ещё не научились безукоризненно врать своим родителям каждый день, были бы просто САМЫМИ ПЕРВЫМИ, кто повёлся бы. И они бы САМЫМИ ПЕРВЫМИ прыгнули с крыши – вместе с подростками, у которых действительно невыносимая жизнь, адские проблемы с родителями и всё такое прочее. А что важного они теряют, эти домашние девочки? Возможность делать уроки ещё несколько лет? Свою личность? Ничего подобного, они ведь ещё не знают, кто они, они только слышат, что о них говорят другие. Их самих давно нет. А тут предлагают Сеть для подростков закрыть, каждое сообщение контролировать. Да мы тогда все с крыш полетим, понимаете?..»

© искренне ваши, домашние девочки
* * *

«Мы так боимся, что ребенка заберет у нас смерть, что забираем у него жизнь», – сказал сто лет назад Януш Корчак, и за эти сто лет все стало еще серьезнее. Чем благополучнее мы живем, тем меньше хотим страдать. Тем больше контролируем и стелем солому стогами и вату слоями. Мы не хотим иметь ни малейшего риска, перекрываем все лазейки для смерти – а она вдруг оказывается прямо в сердце так рьяно оберегаемого ребенка. Мы можем защитить ребенка от чего угодно, только не от него самого. Если только мы не готовы сделать ему лоботомию – ради его безопасности. И, мне кажется, именно осознание этой истины лежит в основе того ужаса, в который ввергла родителей статья в Новой. Нам придется научиться с этим жить, если мы хотим, чтобы наши дети жили.